И Сталин это осуществил, бросив на приобретение бесценного опыта и оборудования, временно оказавшегося бесхозным, все, до последнего грамма золотого запаса, экспортного килограмма зерна, штуки вывозимого яйца. В 1932 году в условиях, когда стихия кризи- са начинает ослабевать, знаменуя конец режима доступности, он в последнем усилии вырвать из Запада все, что только нужно и можно было взять, резко увеличивает продовольственный экспорт. В корче и ужасе умирающих голодной смертью детей, людоедстве безумного оди- чания взрослых шел поток технического импорта этого года. Сама жестокость этого события прямо утверждала -- Сталин осознавал вой- ну как данность неизбежную и неустранимую, только в безусловной уверенности мог он осуществить это действие -- первую битву неско- рой еще военной драмы, более тяжелую, чем грядущие сражения, кото- рую он должен был выиграть у собственного народа, взяв у небогатых необходимое ради того, что еще не осознавалось. Но поток оборудования, патентов, технологий, хлынувший в страну, требовал инфраструктуры, корпусов, персонала -- ждать воз- ведения новых площадок, коммуникаций, образования квалифицирован- ных кадров в разбуженных медвежьих углах значит на 3-4 года омер- твить приобретенный капитал, заморозив при этом в существующем состоянии имеющийся потенциал изъятием огромных средств на импор- тные закупки, т.е. получить результат, обратный тому, которого до- бивались. То есть его приходилось устанавливать, развертывать, пускать не в новых центрах на Востоке, итогов работы которых сле- довало ждать через 5-7 лет (т.е. не ранее 1938-39 гг.), а в старых на Западе, на существующих площадках, в зонах концентрации рабочей силы, интеллекта, навыков, не уменьшая, а увеличивая уязвимость территориального размещения военной промышленности, к западным центрам которой тяготели не только дореволюционные военные произ- водства, но и привязывались новые, впервые развертываемые, напри- мер, алюминиевые комбинаты Волхова и Днепропетровска, авиамотор- ные, танковые и авиационные производства Харькова, военная химия, специальная металлургия, тяжелое машиностроение Запорожья, Мари- уполя, Таганрога, точная механика Ленинграда, ограничивая их раз- мещение на восток линией Волги. Это не было делом свободного выбо- ра -- это была диктуемая всем комплексом сверхиндустриализации в предельно краткий (9-10 лет) срок необходимость и неизбежность. Мы вступили в войну, имея 1-й в мире авиационные и танковый парк (16600 и 17300 единиц) и 2-й артиллерийский (63100 единиц -- сказались последствия борьбы М.Н.Тухачевского с "морально устарев- шим родом войск" вплоть до прекращения в 1934-35 гг. всех опыт- но-конструкторских работ и закрытия артиллерийского КБ). Сколько танков и самолетов имела бы РККА на 22 июня 1941 года, если бы их производство вместо 1933-1934 гг. было бы развернуто в 1938-39 гг., ведь с 1934 по 1939 год мы ежегодно производили только танков по 3-3,5 тысячи? И какого качества были бы наши конструкторы и их разработки, если даже при развернутом устоявшемся производстве по- надобилось 5-6 лет, прежде чем они стали законодателями мировой танковой и авиационной моды (Т-34, КВ и Ил-2 появились ле- том-осенью 1939 года)? Давала ли эта лавина вооружений надежды на безопасность, свя- занную с чисто количественным фактором "да у них ... -- да у нас ...". Да! Но не сохранилось ли в осторожном и зорком уме ощущения какой-то шаткости, неустойчивости, необеспеченности такого положе- ния, когда военная промышленность притянута к самой опасной запад- ной границе, молчаливого присутствия того инстинктивного вопроса "А что, если ...", который возникает вне какой-либо связи с обста- новкой, не столько в разуме, сколько в чувстве, подобно тому; ко- торый начинает роиться при взгляде в пропасть даже из-за надежного парапета: "А вдруг не выдержит?". Был ли Сталин способен оценить чисто военную сторону происхо- дящих событий, увидеть в них иной смысл, нежели тот, что подсказы- вают военные советники; был ли он независим в своих выводах и на основе какого уровня представлений, знаний и профессионализма они основывались? Становление профессионального революционера И.В.Сталина про- исходило в особой, не дискуссионной, а деятельно-практической об- становке Боевой организации РСДРП(б) (название условное -- тех структур, которые технически обслуживали 1-ю русскую революцию), где волевое и силовое начало было ведущим, а основное занятие представляло собой специфическую форму войны. Гражданскую войну провел "полевым членом" РВС нескольких фронтов, в том числе и 2-х главнейших, Южного в период наступления А.Деникина и Юго-Западного в период Советско-Польской войны. Стал известен как ведущий организатор успешной обороны Царицына в 1918 году и один из руководителей обороны Петрограда в трудных условиях 1919 года. Был одним из инициаторов создания, вопреки противодей- ствию Председателя РВС республики Л.Д.Троцкого, крупного, манев- ренного объединения -- Первой Конной армии,- тактика которого была наиболее близка "глубоким операциям" мотомеханизированных войск будущего, формирование которых в 30-е годы почти во всех армиях мира происходило именно на основе кавалерийских соединений. Но сам он более всего ценил и, кажется, считал "своей" опера- цию по штурму считавшихся неприступными балтийских фортов "Красная Горка" и "Серая Лошадь" летом 1919 г., редкий для Гражданской вой- ны, где главенствовала пехота и кавалерия, пример комбинированной операции разнородных сил со значительным составом технического элемента: сухопутных, флота, авиации, бронечастей, морской, назем- ной, воздушной и артиллерийской атаки. В основном же всю войну он выступал как организатор при спе- циалистах-главнокомандующих, в отношении с которыми обнаружил большую психологическую наблюдательность. Его конфликт со Свечиным летом 1918 г., в свете опубликованных недавно дневников последне- го, представляется вполне закономерным. О диком, почти пещерном антидемократизме и ксенофобии царского генерала сохранились свиде- тельства слушателей военных академий 30-х годов, нередко сгонявших его с кафедры. Приходится напоминать об этом, т.к. это лицо выс- тавляется А.Солженицыным как "последняя надежда России" в 1917 г., а его арест Сталиным в 1918 г. объявлялся завистью "самодурству- ющего парвеню". Все же Сталин определенно предпочитал хозяйственно-управлен- ческую работу, с увлечением взялся за нее в мирную передышку 1920 года, получив назначение начальствующим Уральской Трудовой Армией и крайне неохотно возвращался "с повышением" в реввоенсовет Юго-Западного фронта. Сталин не играл в "наполеончика", не находил себя в чисто во- енной области и уже вследствие этого как на Южном, так на Юго-За- падном фронте не подменял командующего А.И.Егорова и известное расхождение Юго-Западного на Львов (Егоров) и Западного на Варшаву (Тухачевский) фронтов, приведшее в военной части к неудаче Поль- ского похода, было конфликтом не Сталина -- Тухачевского, а Туха- чевского -- Егорова. Роль Сталина в нем иная, его обычная волевая поддержка своего командующего придала невероятную силу позиции Егорова, сделала его ошибку особенно губительной. Для самого Ста- лина она должна была стать уроком другого рода -- никогда не обус- лавливать своего решения только доверием к кому бы то ни было; а итог любого мероприятия, как бы блестяще оно ни начиналось, опре- делять лишь по его завершении. Есть ли в его действиях последующей поры свидетельства такого вывода? А невероятная карьера М.Тухачевского в 30-е годы, при не- сомненной поддержке Сталина ставшего 1-м человеком в военной иерархии, исключая К.Ворошилова у которого была иная роль -- по- литкомиссара над армией. Сталин определенно учел урок Польского похода и без шума, назначениями и продвижениями утверждал "чужого" Тухачевского над "своим" Егоровым. Многие наблюдатели отмечали, что в 1942-45 годах Сталин ста- новился придирчивым, строгим, выделяя ошибки и упущения в момент успеха того или иного военачальника, "ссаживая" его из состояния эйфории, и наоборот, становился снисходительным, доброжелательным к ним, если они попадали в тяжелое положение, терпели не обуслов- ленные их усилиями неудачи, поднимал дух и настроение, являя столь важное в момент уныния доверие. Это уроки 1941 года? По быстротеч- ности событий там почти не было столь различимых примеров -- в полной своей зримости такой был в 1920 году! В межвоенные годы его связь с армией развивалась и принимает несколько иной характер -- это не столько участие в повседневной жизни войск, сколько общие вопросы военного строительства, кадро- вая политика, уровень стратегии и доктрины. Он вел державный ко- рабль -- военачальники заведовали его пушками. Для него военная проблематика начиналась в невидимой глубине угольных ям и трюмного чрева, для них с боевых рубок, погребов, появлявшихся неведомо от- куда снарядов, механизмов, стволов. До испанских событий чисто ар- мейская сфера обладала определенной автономией в рамках его инте- ресов, присутствовала в них опосредствовано, через других лиц -- К.Ворошилова, М.Тухачевского, Я.Гамарника. Можно утверждать, что он постепенно нисходил с политического количественного уровня оце- нок в чисто военной проблематике к осознанию качественной опреде- ленности этой области, и если в 30-е годы он еще не принимает участия в Киевских маневрах, так сильно продвинувших теоретическую мысль военного сообщества, то в 1939 году просит у Г.К.Жукова бо- евой устав сухопутных войск, дошедший экземпляр которого сохранил множество следов его карандаша, а в 1940-м году присутствует на военной игре Генштаба, где являли свое мастерство К.А.Мерецков и Г.К.Жуков. Из всего круга лиц, оказывавших воздействие на формирование его военных представлений, особо выделялись Б.М.Шапошников и М.Н.Тухачевский, хотя и в разных планах. Влияние Б.М.Шапошникова, которого немецкие источники 30-40-х годов называют "гроссмарша- лом", "великим стратегом", равного которому Германия не имела со дня смерти Шлиффена, было постоянным и непререкаемым в течение всей жизни Бориса Михайловича, единственного в окружении Сталина, к которому он обращался по имени-отчеству вместо обычного "товари- ща -- имярек". Теоретические труды и многолетняя деятельность Б.Шапошникова легли в основу развития мозга армии -- Генерального штаба, он воспитал знаменитую "шапошниковскую школу" стратегов, к которой принадлежали А.М.Василевский, И.А.Антонов, М.В.Захаров, В.Д.Соколовский. Культура, благородная сдержанность, тактичная принципиальность военачальника оказывали большое влияние на Стали- на и в личном плане, умеряя жестокие порывы его воли. В общении с Шапошниковым у него вырабатывались те формы отношений с высшими институтами вооруженных сил, что определяли способы принятия им решений в войне; по нему он вымерял и последующих руководителей Генштаба. Отношение к М.Н.Тухачевскому (которого, кстати, Б.М.Шапошни- ков недолюбливал, как недолюбливает серьезный "работающий в войну" генштабист "играющего в нее" кавалергарда) было другим -- между ними лежала широкая полоса личной несовместимости. Сталин не пере- носил самолюбования, игры способностями, внешнего артистизма с на- летом барского снобизма, но в то же время отдавал должное дару проникновения самого молодого маршала, той обстановке творческой приподнятости, которую тот умел создавать вокруг себя. До 1936 года он устойчиво поддерживал все новации Тухачевско- го по армии, гасил вспышки острой неприязни между ним и Ворошило- вым, не давал ходу скапливавшемуся "компромату" -- прямых доклад- ных записок на М.Н. к 1937 году набралось в его деле до полутора десятков -- оценивал явные провалы последнего, например, борьбу против артиллерии и "бомбардировочную болезнь" середины 30-х годов как заблуждения схематического ума. Его собственные представления о войне вырабатывались как бы в критической переработке концепции Тухачевского и уже в 30-е годы обретали черты оригинальности. Бу- дущая война рисовалась ему как война моторов -- "моторы на земле, моторы на воде, моторы в воздухе" -- но при всех ее хитросплетени- ях центральный ее элемент -- бой понимался им не как эпизод в опе- рации при прорыве линии фронта и далее как полет разбрасываемых по карте стрел -- а как ее постоянное занятие, с первого до последне- го дня. С точки зрения оценки "по бою" складывалось его представление о техническом составе вооруженных сил и борьба за него, нередко принимавшая характер столкновения с увлеченным иными идеями воен- ным ведомством. Следует вспомнить: -- битва за штурмовики (с 1936 по 1939 гг.), отвергаемые 3-мя последовательно репрессированными главкомами ВВС; -- битва за фронтовые бомбардировщики (не понимавшие их зна- чения, влюбленные в тяжелые машины конструкторы "осознали свои ошибки" только в заключении); -- стойкое сохранение артиллерии как рода войск, обеспечива- ющего огневое превосходство на поле боя от наскоков М.Тухачевско- го, о чем так много пишет в своих мемуарах В.Г.Грабин; -- внедрение толстобронных универсальных танков в состав во- оруженных сил; вспомним, что Т-34 разрабатывался почти в тайне от отвергавшего его Автобронетанкового управления РККА, увлеченного идеями "автомобильных прогулок" на ЮБТ в глубокие тылы противника. Уже тогда он разбирался глубже в некоторых военно-стратеги- ческих проблемах, нежели специалисты-военачальники. Адмирал И.С.Исаков приводит крайне интересное свидетельство о редчайшей поездке вождя на Север -- белой ночью, находясь на мостике эсмин- ца, Сталин в присутствии офицера, задумавшись, сказал вслух: "И что они говорят -- Балтика, Балтика ... Здесь, на Севере, надо строить флот". Это свидетельство нового понимания значения океанов для великой державы. И.Исаков среди военно-морского командования той поры подобного понимания не встречал. Было ли мышление Сталина догматическим, малоподвижным, утвер- дившимся в определенных схемах и не подверженным иным влияниям? Была ли его воля разновидностью маниакальной одержимости, как, скажем, у А.Гитлера, развившейся болезнью самоутверждения, которая заменяет естественный вид событий воображаемой картиной? Сталин был рыжеватым шатеном 175 см роста, крепкого телосло- жения, с правильным строгим, красивым лицом, отмеченным по низу щек следами оспы. Был очень фотогеничен -- привыкшим к штампу "кремлевского горца" рекомендую поставить в ряд фотографии Стали- на, Троцкого, Бухарина тех лет и сравнить без предвзятости. Свиде- тельства кинофотоматериалов подтверждаются и воспоминаниями оче- видцев 30-40 гг. -- назову только иностранцев А.Идена, Г.Гопкинса, Ш. де Голля, У.Черчилля, Д.Эйзенхауэра -- единодушно отмечавших его выразительный запоминающийся облик. Имел физический недостаток -- одна рука короче другой, пос- ледствия травмы в зрелом возрасте во время купания. Какой-либо фи- зической неполноценности, психического комплекса от этого он не испытывал и, будучи заядлым любителем бани, совершенно спокойно демонстрировал свое тело посторонним людям, никогда не пытаясь уединяться. Из окружающих лиц какое-то значение придавал этому де- фекту только его портной, который шил один рукав его френчей и мундиров короче другого -- большинство этого даже не замечало. По- лицейские карты внешнего осмотра арестованного и близкие ему лица .начисто умалчивают о его "всем известной шестипалости". Наблюдатели отмечали его исключительный слух и умение почув- ствовать тончайшее настроение собеседника, способность "разгово- рить" окружающих до полного раскрепощения; большие многогласные собрания ему нравились, он наблюдал за ними с приметным удоволь- ствием, его личное соучастие в них было ощутимо, а его фразы, от- меченные особой точностью смысла, запоминались. Имел хорошее базовое образование, был 4-м в выпуске Тифлис- ской духовной семинарии, дававшей гимназический курс по предметам общеобразовательного цикла. Каких-либо эксгибиционистских наклон- ностей во время учебы, приписываемых ему позднее, не проявлял, о чем свидетельствует двукратное заступничество церковных властей во время первых арестов. Вообще "бытового иконоборчества" не проявлял никогда и в 30-е годы выговаривал А.М.Василевскому за разрыв с от- цом-священником; на восстановление отношений с православной цер- ковью в 1941 году пошел легко и быстро. По духовным задаткам был склонен к гуманитарным предметам, истории, литературе, в молодости писал стихи, по шкале оценок 1980-х годов "на республиканском уровне", т.е. достаточно талан- тливо. В семинарии изучал иврит, эллинский, латынь. Степень владе- ния первыми неясна, латинских авторов, особенно Тацита, знал хоро- шо, о чем свидетельствует академик Е.В.Тарле, общавшийся с ним в 40-е годы. Какой-то особый интерес к античности, и именно к рим- ской, подталкивал его внимательно следить за трудами Р.Виппера. Этот нараставший специальный гуманитарный интерес незадолго до смерти прорвался в его личном вмешательстве в дискуссию по вопро- сам языкознания, где он резко и обоснованно обрушился на вульгар- но-социологические схемы культурно-исторического процесса Покров- ского-Марра, -- вне этих внутренних пристрастий его вмешательство необъяснимо, искать в них иную, политическую подоплеку малоплодот- ворно. Любимыми литературными авторами были Максим Горький, "Жизнь Клима Самгина" которого он перечитывал в разгар Московской битвы; Михаил Булгаков, в прозе которого он особенно ценил "Собачье сер- дце" и держал в своей библиотеке 3 экземпляра (1 рукописный), и из драматургии "Дни Турбиных", которых смотрел 15 раз в постановках разных московских театров наперекор заушательской критике Луначар- ского и Свидерского, "властителей дум" 20-30 годов. В то же время, "Мастера и Маргариту" ставил весьма низко, считая это произведение подражанием гоголевской мистической традиции, набором талантливых эпизодов, не сложившихся в единое целое из-за слабости связующей философской канвы (и ей-ей, прав!). Испытывал интерес к творчеству Николая Эрдмана, в частных беседах неоднократно упоминая пьесу "Самоубийца" как превосходную. Из поэтов сразу и исключительно высоко оценил В.Маяковского, которого В.И.Ленин, например, едва терпел; выделял Б.Пастернака -- и не за панегирики в свою честь; но особенно Арсения Тарковского, которого после войны резко отчитал за попытку перевести стихи "посредственного грузинского автора Иосифа Джугашвили" на русский язык как пустую трату ценного времени. После смерти обнаружилось еще одно его увлечение -- собирал карикатуры на себя и особенно ценил, держал под рукой в ящике письменного стола лист "Панча", на котором он изображен в женском платке и юбке поверх галифе танцующим полонез с А.Гитлером. Были ли эти разнообразные внешние проявления выражением бе- зотносительного интеллекта или за ними таилась сложившаяся миро- воззренческая глубина -- ведь, например, его великий антагонист У.Черчилль представлял собой редкостное сочетание талантов и спо- собностей, увы, на крайне тощей философско-прагматической основе? Одно частное замечание И.Сталина чуть приоткрывает завесу -- как-то, говоря об академике М.Б.Митине, он обронил фразу; что тот философ "полезный, но средний", те. выразился в оценочно-специаль- ном смысле, с высоты того представления, которое носит в себе. Как оригинальный самостоятельный комплекс это представление возникло вне академической школы, а развивалось на некоторых на- чальных философских посылках, вырастая в процессе практического миропостижения, и крайне интересно взглянуть на исходные пункты этого восхождения, полного результата которого мы уже никогда не узнаем. В "Кратком курсе истории ВКП(б)", который он редактировал, бросается в глаза прямо-таки упоение гегелевской диалектикой. Ма- териализм как общесистемное представление там заявлен, но богат- ство и страсть примеров обрушены именно на диалектику. Она и осо- бенно два первых закона -- объект его чувственного поклонения. Являя ситуацию как калейдоскопическое сочетание разнородных процессов, противоречивых сторон, восходящих и нисходящих кратков- ременных и долговременных промежуточных форм, она вырабатывала у него привычку искать главное, определяющее, т.е. формировала его мышление как аналитическое и логическое, а не интуитивное, можно сказать, что он был лучше защищен от самого изощренного злонаме- ренного замысла, нежели от обычной глупости. В то же время, воспринимая людей и события как явленный итог противоречий, он видел их в своем представлении шире и глубже об- щепринятого, ощущая присутствие скрытых закраин бытия, и в этом смысле мог понять А.Гитлера глубже и образней, чем Рузвельт и Чер- чилль, представления которых лежали в рамках количественной непре- рывности. И, наконец, следует сказать о наполняющей Сталина несгибаемой неистовой внутренней силе, ожогами вольтовых разрядов гальванизи- ровавшей окружающих. Ф.Шаляпин на всю жизнь запомнил ощущение кра- дущегося тигра, когда Сталин в мягких сапогах прошел через гости- ную на встрече у М.Горького. У.Черчилль писал в мемуарах, что даже он, воспитанный в нелицеприятных традициях английского парламента- ризма, испытывал инстинктивное желание вскочить и замереть с вытя- нутыми руками по швам, когда советский лидер входил в зал очеред- ной конференции. Впрочем, это не мешало двум заядлым "совам" с ин- тересом общаться друг с другом до 2-3 часов ночи, но вряд ли усып- ляло настороженность советского вождя. Итак. Канун II мировой войны И.Сталин встретил в расцвете опыта, предвидения и воли, сложившимся военно-политическим деятелем, в полном владении всеми навыками государственного, политического и идеологического управления, в обостренном внимании зоркого, насто- роженного интеллекта, в способности воспринять любую жестокую правду реальности и ответить на нее предельно беспощадным, ничем не ограниченным решением. Как оценивалась угроза войны в 1939 г. и насколько реально было оказаться втянутыми во II мировую войну с самого начала? С середины 1938 года война уже не грезилась в пиренейском от- далении, а полыхала на территории СССР: -- в июле 1938 г. происходят бои у озера Хасан на Дальнем Востоке, начавшиеся с неудач: первые атаки у Хасана привели к ги- бели массы легкобронных танков на японском противотанковом рубеже; -- в феврале 1939 года пала республиканская Испания; заверше- ние борьбы приносит крайне тревожное известие -- советская авиация утрачивает тактико-техническое равенство с ВВС вероятного против- ника, в последних боях новые немецкие пушечные истребители Мессер- шмидт-109 Е со скоростью 570 км/час бьют советские И-16 со ско- ростью 460 км/час; -- в мае 1939 года начинаются крупномасштабные боевые дей- ствия у Халхин-Гола в Монголии, и опять неудачи; первые воздушные бои завершаются поражением советской авиации, вооруженной самоле- тами И-15 и И-16 первых серий; На Западе вот-вот должен рухнуть польский буфер под ударами вермахта и тогда опаснейшая угроза войны на обоих театрах, Евро- пейском и Азиатском, становится злободневной реальностью! В июле 1939 года И.Сталин делает последнее отчаянное усилие создать систему взаимной безопасности в Европе на Англо-франко-со- ветских переговорах в Москве, но когда обнаружилось, что в ответ на предложенные К.Ворошиловым 136 дивизий Англия (Дрэкс) и Франция (Думенк) готовы раскошелиться на 10-16, стало все ясно. Была ли угроза войны с Германией летом 1939 года реальной и требовало ли действительное положение СССР той поры отсрочки воен- ных событий? Стоила ли она того, чтобы давать А.Гитлеру свободу рук в Европе? Если бы не советско-германский пакт о ненападении, Гитлер в условиях японской поддержки на востоке бросился бы на нас несом- ненно -- летом 1939 года он бросился бы на кого угодно, даже на Господа Бога в защиту попранных арийских прав Сатаны. К лету 1939 года выполнение военной программы 1934 года пос- тавило Германию, которая, в отличие от СССР, не обладала хозяй- ственной автаркией, на край экономической катастрофы -- все ресур- сы и источники поступления валюты были израсходованы, клиринговая торговля зашла в тупик, кредитные рынки исчерпаны. В мае министр финансов Шахт доложил рейхканцлеру, что с июня-июля будет вынужден начать приостановку платежей за кредиты и по краткосрочным обяза- тельствам. Это означало неминуемый крах сначала экономики, потом режима: -- германская промышленность не могла функционировать без шведской железной руды и т.д.; -- немецкий транспорт не мог существовать без румынской, со- ветской и прочей нефти; -- германское население не могло обойтись без русского хлеба, а сельское хозяйство без жмыхов. Только одна карта имелась на руках -- не вполне готовый к полноценной войне, но уже обладающий мощным аппаратом вторжения вермахт. Только одна перспектива оставалась у гитлеровской элиты -- безоглядно ринуться в войну, которая снимет все долги и уничтожит всех кредиторов! По условиям июля 1939 года налицо был "небогатый" выбор -- либо Пакт, либо война на 2 фронта в условиях, когда Германия и Япония не будут изолированы от мирового сообщества и его ресурсов, а СССР окажется в политическом вакууме. И это в ситуациях, когда испанские и дальневосточные события показали крайнюю необходимость срочной технической модернизации, а бои на Дальнем Востоке -- и несостоятельность части высшего комсостава (В.Блюхер у Хасана, Фекленко на Халхин-Голе). Приходится напомнить сторонникам "демок- ратической", "антифашистской" войны в 1939 году, что впервые бег- ство наших дивизий с поля боя мы увидели до 1941 года, на Хал- хин-Голе (84 Пермская стрелковая), и это зрелище, вскрывшее низкую боеготовность запасных частей, настолько поразило присутствовавше- го в районе конфликта маршала Г.Кулика, что он впал в пораженчес- тво и стал требовать сдачи Халхин-Гола, только твердая позиция но- вого командующего Г.К.Жукова восстановила положение. В этих усло- виях Сталин проявил выдающееся чувство реальности, разом повернув- шись навстречу той ситуации, что определилась летом 1939 года, отодвинув все сомнения, переступив через мгновенно опавшее "обожа- ние" "мировой", "демократической" и прочей общественности и вырвав в условиях крайнего дефицита политических рычагов максимум из Пак- та: -- перемещение западной границы, т.е. грядущего рубежа втор- жения на 400-700 километров далее, мимоходом решив историческую задачу, недостижимую для русского царизма, -- воссоединение укра- инского и белорусского народов; -- и нарушил, как представлялось летом 1939 года, а в дей- ствительности расколол немецко-японское военное сотрудничество, усилив "морскую" антиамериканскую "партию" в противовес "сухопут- ной" антисоветской в правящих кругах Японии.