В некотором царстве, в неком государстве, в городе на великой
реке в шестьдесят верст длиной стоял секретный - весь в колючках -
институт. Работал институт на нужды обороны, выдумывал он танки да
патроны, а когда вдруг все коршуны облиняли и голубями стали, институт
захирел. И, видя такое прискорбие, потянулись туда из заморских краев
благодетели, чтобы ободрить, поддержать, милостыню подать, а при случае
и стибрить чего-нибудь.
Это присказка, не сказка, сказка будет впереди.
Пришла ученым в институт однажды весть - едет к ним великий
профессор из Кембриджа, ума палата, корифей и светоч, трижды нобелевский
чемпион - едет на диспут, чтобы славу стяжать в ученом споре один на
один, а кто его, мэтра и сорока академий почетного члена, переспорит,
тому он даст пожизненную пенсию и посмертную стипендию, а всему
институту - безвозмездный грант.
Услышав то, сробели профессора-ученые, загоревали, а пуще всех
директор. Сошлись они на научный совет, стали думу думать - кого бы
кембриджскому мэтру противопоставить? кто сможет свой великий ум
выказать и престиж института спасти?
- Сидоров! - сказал кто-то. - Сидоров в науке силен, все
логарифмы наизусть помнит, на три метра сквозь землю видит!
- Сидоров в языке слаб, - возразил председатель, -
по-английски с карело-финским акцентом разговаривавет. Hе поймет его
английский мэтр - а мы опозоримся.
- Петров! - предложили с другого конца стола. - У него сто
патентов в чулане лежат, а стены он вместо обоев приглашениями за бугор
оклеил.
- Hе годится Петров, - вздохнул председатель. - Он что думает,
то и говорит, а думает он одну сущую правду, за что и били его - пять
раз в общественном транспорте, трижды на митинге и дважды в милиции. И
уж очень он страшный с голодухи, и нервный такой - лучше не тронь!
Так сидели ученые и голову ломали, пока не пришел на совет,
волоча старые ноги, заслуженный профессор Исаак Абрамыч Ферштейн. Он от
сотворения мира возглавлял кафедру арифметики и везде и всюду открыто и
твердо заявлял, что при любом правительстве дважды два будет четыре - и
то один раз не к месту с этой истиной пришелся, когда органы в ней
усмотрели противоречие лозунгу "Пятилетку в четыре года" - и загремел
з/к Ферштейн в шарашку. Hо Исаак Абрамыч со своей неколебимой истиной
все муки прошел и остался верен арифметике, говоря, что старое и
проверенное всегда лучше нового и неизученного, и если в каждом атоме
скрыт целый мир, то в таблице умножения - вся Вселенная.
Послушал Исаак Абрамыч и молодых, и матерых, и покачал
головой:
- А я полагаю, коллеги - на диспут надо Иванова выдвинуть.
- Как Иванова? - ахнул совет. - Да ведь он шизофреник, десять
лет как в психушке!
- Вот именно поэтому, - уверенно кивнул Исаак Абрамыч. - Мы
тут с вами перестройку пережили и реформы терпим, а он там в покое да на
казенных харчах яко финик процветает, о доме не переживает, газет не
читает, участок не копает, деньги не считает. Hе издерган, лицо светлое,
румяное, в глазах - бездна ума.
- То-то и оно, что бездна! - загалдел совет. - Ум у него, как
ведро без дна! Как же вы, Исаак Абрамыч, забыли - он в Академию Hаук
вечный двигатель предлагал, самолет без крыльев и чайник без ручки на
гравитационной тяге! чтоб его письма сортировать да на кляузы отвечать,
в Академии пять лишних архивариусов наняли! А он всех академиков ругал
на семи языках за обструкционизм и ретроградство!
- Вот и видно, что человек настойчивый, непреклонный, упорный
в достижении цели, - гнул свое Исаак Абрамыч, - нам такой и нужен для
диспута. Кто же еще английского академика переспорит, как не он? Такой
великий ум не умом, а только еще более горшим безумием победить можно.
- Он сумасшедший! - вопиял совет. - Он в полоумном отделении
сидит!
- И не сидит, а плодотворно работает и в языках
совершенствуется, - не унимался Ферштейн. - Я достоверно знаю - он там
из пластилина действующую модель машины времени собрал, с персоналом
только по-английски и говорит, а держат его там безвылазно лишь потому,
что он всем врачам и доцентам кандидатские на три языка переводит. А
впрочем - если у вас есть иная кандидатура на диспут или кто-нибудь сам
желает с англичанином сразиться - извольте!
Тут все примолкли, переглянулись и друг за друга попрятались.
- Так! Все ясно! - жестко подытожил председатель. - Делать
нечего - добывайте Иванова из сумасшедшего дома, но.. - тут он грозно
посмотрел на Исаака Абрамыча, - если дело не выгорит, тотчас уволю на
пенсию, а кафедру закрою навечно. А если выиграем - можете работать в
институте хоть до смерти, слова не скажу.
Как порешили, так и сделали.
Вот приехал английский ученый - идет по институту, перед ним
ковровую дорожку расстилают и духами в воздух прыскают. Все для
торжественного случая приоделись - дамы в тайваньское, а мужчины в
смертное. Петрова с его сущей правдой от греха в отпуск сплавили.
Все показали мэтру, а под конец завели в лабораторию - там
Иванов в кольце студентов излагал свои идеи, в дурдоме назревшие:
- Интеграл, - говорил он по-английски, - есть функция
пространства, а лямбда есть его потенция!
- Оооо! - стонали студенты - и все под запись, все под запись
- новое слово в науке!
Как услышал англичанин эти речи - так весь и затрясся, чуть
ума не лишился:
- Кто этот великий ученый?!
- Мистер Иванов, плиз, - поддержали гостя под локотки, - ваш
соперник в предстоящем диспуте!
Смерил кембриджский профессор глазами Иванова - словно огнем
опалил; скосился Иванов на англичанина - как молния с небес грянула! И
начался у них диспут на английском языке, да все по-ученому, все
по-научному, так что все на второй минуте уже и понимать их перестали. И
три дня, три ночи дискутировали они без сна и роздыха; сотрудники на
сменках еле успевали подносить им сигареты, кофе с бутербродами и бумагу
с карандашами для уравнений. Притомился лауреат из Кембриджа,
задумываться стал, а Иванов только сильней в раж входит, такую околесицу
несет, что всех жуть пробирает! Hа четвертое утро не выдержал
англичанин, зашатался и в обморок упал, а как отлили его - заявил во
всеуслышание:
- Господа, я признаю свое поражение! Мистер Иванов совершенно
меня переспорил - поэтому вам остается обещанный грант, а Иванова я беру
с собой в Кембридж, где его уже ждет кафедра!
Как узнал об этом Исаак Абрамыч Ферштейн, то вопреки вере
предков истово перекрестился и сказал:
- Все! Конец английской науке! Свой патриотический долг мы
выполнили - теперь можем звать и мэтра из Гарварда!
- А кого против американца выставим? - воодушевились молодые
ученые, а директор, он же председатель, тут же без сомнений сказал:
- Забалдуева! он в язычество ударился, поселился в болоте,
молится там Перуну, а на пне праславянские руны вырезывает!
- Зовите! - решительно распорядился Ферштейн. - Забалдуева я
знаю - светлая голова и крыша набекрень, как раз то, чтоб и Америку с
ума свести. Hе мытьем, так катаньем - Россия будет великой!
